2.3. Анатомия катастрофы

По большому счету, вообще ничего не состоялось.
„...вследствие разбросанности соединений, неустойчивости управления, мощного воздействия авиации противника сосредоточить контрударную группировку в назначенное время не удалось. Конечные цели контрудара (уничтожить сувалкинскую группировку противника и овладеть Сувалками) не были достигнуты, имелись большие потери..."
Вот дословно все, что сказано о ходе и результате контрудара КМГ Болдина в самом солидном историческом исследовании последнего десятилетия - в многократно упомянутой выше монографии „1941 год - уроки и выводы".
За фразой о „больших потерях" скрывается тот факт, что все три соединения, принявшие участие в контрударе КМГ Болдина (6-ой и 11-ый МК, 6-ой КК) были полностью разгромлены, вся боевая техника брошена в лесах и на дорогах, большая часть личного состава оказалась в плену или погибла, немногие уцелевшие в течение несколько недель и месяцев выбирались мелкими группами из окружения и вышли к своим уже тогда, когда линия фронта откатилась ко Ржеву и Вязьме.
В предыдущих основополагающих трудах советских историков [12-томной „Истории Второй мировой войны" и 6-томной „Истории Великой Отечественной войны"] и вовсе не было ничего, кроме невнятной констатации того факта, что контрудары советских войск, предусмотренные Директивой No 3, оказались безрезультатными.
В опубликованных в последние годы документах начала войны невозможно найти ничего более внятного, чем тексты таких вот приказов, которые летели из штаба Западного фронта:
„...почему мехкорпус (имеется в виду 6 МК) не наступает, кто виноват? Немедля активизируйте действия, не паникуйте, а управляйте. Надо бить врага организованно, а не бежать без управления... Почему вы не даете задачу на атаку мехкорпусов..." [40].
В широко известных, ставших уже классикой, военно-исторических трудах немецких генералов (Типпельскирх, Бутлар, Блюментрит) о контрударе советских войск в районе Гродно - ни слова.
В мемуарах Г. Гота [„Танковые операции"] мы не находим никаких упоминаний о наступлении Красной Армии в районе Гродно. Похоже, командующий 3-й танковой группы вермахта так никогда и не узнал о том, что во фланг и тыл его войск нацеливалась огромная танковая группировка противника.
В хрестоматийно известном „Военном дневнике" Ф. Гальдера некое упоминание о действиях группы Болдина появляется только в записях от 25 июня 1941 г.:
„...русские, окруженные в районе Белостока, ведут атаки, пытаясь прорваться из окружения на север в направлении Гродно..., довольно серьезные осложнения на фронте 8-го армейского корпуса, где крупные массы русской кавалерии атакуют западный фланг корпуса..."
Но уже вечером того же дня (запись от 18-00) Гальдер с удовлетворением констатирует:
„...Положение южнее Гродно стабилизировалось. Атаки противника отбиты..."
В дальнейшем к описанию этих событий Гальдер нигде не возвращается, да и описание это выглядит достаточно странно - все же главной ударной силой КМГ были отнюдь не „крупные массы кавалерии", а два мехкорпуса. А вот о „серьезных осложнениях" на фронте 20-го армейского корпуса, который должен был первым встретиться с наступающими советскими танками, Гальдер вообще ничего не говорит...

Если бы мы писали фантастический роман, то сейчас самое время было бы рассказать о том, как из мрачной бездны белорусских болот поднялось НЕЧТО и поглотило без следа огромную бронированную армаду. Но жанр этой книги - документальное историческое расследование, и списать разгром на „нечистую силу" нам никак не удастся.
Да и пропала КМГ Болдина отнюдь не бесследно.
По рассказам местных жителей, собранным энтузиастами из Минского поискового объединения „Бацькаўшчына", „в конце июня 1941 район шоссе Волковыск-Слоним было завалено брошенными танками, сгоревшими автомашинами, разбитыми пушками так, что прямое и объездное движение на транспорте было невозможно... Колонны пленных достигали 10 км в длину..." [8].
Фраза о многокилометровых колоннах пленных может показаться кому-то обычным преувеличением людей, ставших очевидцами гигантской катастрофы. Увы. Даже по данным вполне консервативного (в хорошем смысле этого слова) исследования современных российских военных историков „Гриф секретности снят", безвозвратные потери Западного фронта за первые 17 дней войны составили 341 тысячу человек, из которых не менее 60%, т. е. порядка 200 тысяч человек, оказалось в плену. Стоит отметить, что эти цифры вполне совпадают с давно известными немецкими сводками, в соответствии с которыми в ходе сражения в районе Минск-Белосток вермахт захватил 288 тысяч пленных [ВИЖ.- 1989.- No 9].
Пролить свет на причины разгрома КМГ могли бы мемуары советских генералов - да только мало кому удалось их написать.
Командир 6-го кавкорпуса генерал-майор И. С. Никитин попал в плен и был расстрелян немцами в концлагере в апреле 1942 года [20, 124].
Командир 36-й кавдивизии 6-го кавкорпуса генерал-майор Е. С. Зыбин попал в плен, где активно сотрудничал с фашистами. По приговору Военной коллегии Верховного суда СССР расстрелян 25 августа 1946 года. Он не реабилитирован и по сей день [20, 124].
Командир 6-го мехкорпуса Хацкилевич погиб 25 июня. Обстоятельства его гибели по сей день неизвестны. Несколько дней спустя у местечка Клепачи Слонимского района была подбита бронемашина, на которой офицеры штаба 6-го мехкорпуса пытались вывезти тело погибшего командира. При этом был смертельно ранен начальник артиллерии корпуса генерал-майор А. С. Митрофанов [8].
Командир 4-й танковой дивизии 6-го мехкорпуса генерал-майор А. Г. Потатурчев попал в плен, после освобождения из концлагеря в Дахау был арестован органами НКВД и умер в тюрьме в июле 1947 года. Посмертно реабилитирован в 1953 году [20, 124].
Командир 29-й моторизованной дивизии 6-го мехкорпуса генерал-майор И. П. Бикжанов попал в плен, после освобождения до декабря 1945 г. „проходил спецпроверку в органах НКВД". В апреле 1950 года уволен в отставку „по болезни". Дожил до 93 лет, но мемуаров не печатал [20, 124].
Смогли выйти из окружения после разгрома КМГ, но вскоре погибли в боях командир 7-й танковой дивизии 6-го мехкорпуса генерал-майор С. В. Борзилов и командир 29-й танковой дивизии 11-го мехкорпуса полковник Н. П. Студнев [8].
Попали в плен и погибли в гитлеровских концлагерях заместитель командира 11-го мехкорпуса и начальник артиллерии 11-го мехкорпуса генерал-майоры П. Г. Макаров и Н. М. Старостин [20, 124].
Командир 204 моторизованной дивизии 11-го мехкорпуса, полковник А. М. Пиров пропал без вести [8].
Ну а судьба высшего командования Западного фронта была еще более трагична.
Командующий Западным фронтом, герой обороны Мадрида и прорыва „линии Маннергейма" генерал армии Павлов 4 июля был арестован и 22 июля 41 г., ровно через месяц после начала войны (любил, любил товарищ Сталин театральные эффекты) приговорен к расстрелу.
По тому же „делу", за „трусость, бездействие и паникерство, создавшие возможность прорыва фронта противником" [67, 81] были расстреляны:
- начальник штаба фронта В. Е. Климовских;
- начальник связи фронта А. Т. Григорьев;
- начальник артиллерии фронта Н. А. Клич;
- командующий 4-й армией Западного фронта А. А. Коробков;
- заместитель командующего ВВС фронта Таюрский.
Командующий ВВС Западного фронта, Герой Советского Союза, ветеран боев в Испании генерал-майор И. И. Копец застрелился сам в первый день войны, 22 июня 1941 г.
Внимательный читатель, наверняка, уже заметил отсутствие в этом скорбном списке расстрелянных генералов одной фамилии.
А ведь это действительно очень странно. И по воинскому званию (генерал-лейтенант) и по занимаемой должности (зам. командующего фронтом) И. В. Болдин стоял выше всех репрессированных, за исключением самого Павлова, конечно. И если все командование фронта было повинно в „преступном бездействии и развале управления войсками", то как же смог остаться безнаказанным руководитель главной ударной группировки Западного фронта?
Оправдаться неопытностью Болдин никак не мог. В его послужном списке было уже два „освободительных похода" - в Польшу (сентябрь 1939 г.) и в Бессарабию (июнь 1940 г.)
Во время вторжения в Польшу в сентябре 1939 г. комкор Болдин командовал конно-механизированной группой Белорусского фронта, которая вела наступление по линии Слоним-Волковыск и после ожесточенного боя 20-21 сентября штурмом взяла г. Гродно. Так что для Болдина начало войны складывалось как в песне: „По дорогам знакомым за любимым наркомом мы коней боевых поведем..."
Скорее всего, разгадка счастливой судьбы Болдина очень проста. Своевременно вызвать его на расстрел чекисты просто не смогли: с конца июня по начало августа он находился в окружении и был для них недоступен. Ну а в августе 41 г., после разгрома большей части кадровой армии, после пленения десятков генералов (всего за шесть месяцев 41 г. в немецком плену оказалось 63 генерала), Сталин стал более сдержан в расстрелах оставшихся в строю командиров. Более того, после выхода из окружения Болдин был отмечен добрым словом в приказе Верховного, повышен в звании и назначен командующим 50-й армией (вскоре разгромленной под Брянском).
Тяжелейший психологический стресс не прошел бесследно. Главный мотив мемуаров Болдина - тупой и бездушный солдафон Павлов все испортил:
„...Отойдя от аппарата, я подумал: как далек Павлов от действительности! У нас было мало сил, чтобы контратаковать противника... Но что делать? Приказ есть приказ! [80].
Много лет спустя, уже после войны, мне стало известно, что Павлов давал моей несуществующей (по чьей вине „несуществующей"?) ударной группе одно боевое распоряжение за другим.
Зачем понадобилось Павлову издавать эти распоряжения? Кому он направлял их? (Похоже, Болдин так и не понял, что задача, которую он с позором провалил, была поставлена именно перед ним.) Возможно, они служили только для того, чтобы создавать перед Москвой видимость, будто на Западном фронте предпринимаются какие-то меры для противодействия наступающему врагу..."
Но и это еще „цветочки". В очень серьезном документе, в докладной записке, поданной в ходе реабилитации Павлова и его „подельников" в июле 1957 года, Болдин (к тому времени уже генерал-полковник) написал дословно следующее:
„...Павлов виноват в том, что просил Сталина о назначении на должность командующего войсками округа, зная о том, что с начала войны он будет командующим войсками фронта. Павлов, имея слабую оперативную подготовку, не мог быть командующим войсками фронта... Начальник штаба фронта Климовских виноват в том, что попал под влияние Павлова и превратился в порученца Павлова..." [81, с. 194].
О том, кто же обладал „неслабой оперативной подготовкой", Болдин скромно промолчал.
Многое становится понятней, если вспомнить о том, что до назначения на должность заместителя командующего Западным особым военным округом Болдин был командующим войсками Одесского военного округа. Согласитесь, быть первым руководителем в Одессе и стать замом в Минске - это две большие разницы...
Тем не менее, за отсутствием лучшего, обратимся к мемуарам Болдина. Чем (кроме изначальной „невыполнимости" поставленной перед ним задачи) объясняет он разгром вверенных ему войск?
Болдин - незаурядный мемуарист. У него прекрасная, цепкая память, сохраняющая даже самые малозначимые подробности. Вот, описывая свой первый день на войне, он вспоминает и удушливую жару, и то, что вода во фляжке была теплой и не освежала пересохшее горло. Самым подробным образом, на десятках страниц, описывает Болдин историю своих блужданий по лесам в окружении.
А вот о главном - о подготовке, проведении и результатах контрудара - говорится очень кратко и скупо.
Итак, первый день войны, вечер 22 июня.
„...Командующий 10-й армии склоняется над картой, тяжко вздыхает, потом говорит:
- С чем воевать? Почти вся наша авиация и зенитная артиллерия разбиты. Боеприпасов мало.
На исходе горючее для танков... Уже в первые часы нападения авиация противника произвела налеты на наши склады с горючим. Они и до сих пор горят. На железнодорожных магистралях цистерны с горючим тоже уничтожены...
...на КП прибыл командир 6-го кавалерийского корпуса генерал-майор И. С. Никитин. Вид у него озабоченный.
- Как дела? - спрашиваю кавалериста.
- Плохи, товарищ генерал. Шестая дивизия разгромлена...
- Остатки дивизии где?
- Приказал сосредоточить в лесу северо-восточнее Белостока".
Без лишних комментариев сравним этот абзац с отрывком из воспоминаний начальника штаба 94-го кавполка той самой „разгромленной" 6-ой кавдивизии В. А. Гречаниченко [83]:
„...примерно в 10 часов 22 июня мы вошли в соприкосновение с противником. Завязалась перестрелка. Попытка немцев с ходу прорваться к Ломже была отбита. Правее оборону держал 48 кавалерийский полк. В 23 часа 30 минут 22 июня по приказу командира корпуса генерал-майора И. С. Никитина части дивизии двумя колоннами форсированным маршем направились к Белостоку... К 17 часам 23 июня дивизия сконцентрировалась в лесном массиве в 2 километрах севернее Белостока..."
Второй день войны, 23 июня 1941 г.
„...к рассвету штабы 6-го механизированного и 6-го кавалерийского корпусов обосновались на новом месте в лесу в пятнадцати километрах северо-восточнее Белостока. Этот живописный лесной уголок стал и моим командным пунктом..."
Так точно. И в протоколе допроса Павлова есть подтверждение того, что все штабы, и без того уже находившиеся далеко от места боев (расстояние от Белостока до тогдашней границы составляет 100 км), ушли еще дальше:
„...во второй день части 10-й армии, кроме штаба армии. остались на своих местах. Штаб армии сменил командный пункт, отойдя восточнее Белостока в район Валпы..." [67].
Чем же занимались наши генералы, собравшиеся в живописном лесном уголке?
„Время уходит, а мне так и не удается выполнить приказ Павлова о создании ударной конно-механизированной группы. Самое неприятное (так в тексте) в том, что я не знаю, где находится 11-й мехкорпус генерала Д. К. Мостовенко. У нас нет связи ни с ним, ни с 3-й армией, в которую он входит..."
Потрясающее признание. Как заместитель командующего округом мог не знать района дислокации мехкорпуса? Мехкорпус - это не иголка в стоге сена. Их во всем округе было всего лишь шесть, а если не брать в расчет 17-й и 20-й мк, формирование которых только начиналось, то реально боеспособных мехкорпусов было ровно четыре.
Придется напомнить, что штаб 11-го мехкорпуса и 204-я мотодивизия дислоцировались в Волковыске (85 км восточнее Белостока), 29-я танковая дивизия - в Гродно (75 км северо-восточнее Белостока), а 33-я танковая дивизия - в районе местечка Индура (18 км южнее Гродно).
Другими словами, от „живописного лесного уголка в 15 км северо-восточнее Белостока", в котором затаились Болдин с Никитиным, до дивизий 11-го мехкорпуса было примерно 60-70 километров. Но преодолеть это расстояние так и не удалось.
Вплоть до окончательного разгрома, произошедшего 26-27 июня, Болдин не только ни разу не был в расположении вверенных ему войск, но даже не смог установить какую-либо связь с 11-м мехкорпусом. На всякий случай напомним внимательному читателю, что в составе КМГ Болдина было два эскадрона связи, конный дивизион связи, три корпусные авиаэскадрильи и восемь (!) отдельных батальонов связи (обс).
Для самых дотошных можно указать и их номера: 4, 7, 124, 185 обс в составе 6-го мехкорпуса и 29, 33, 583 и 456 обс в составе 11-го мехкорпуса [8].
„...в довершение бед на рассвете вражеские бомбардировщики застигли на марше 36-ю кавалерийскую дивизию (ту самую, командир которой перешел на службу к немцам) и растрепали ее.
Так что о контрударе теперь не может быть и речи... я сидел в палатке, обуреваемый мрачными мыслями..." [80].
Разумеется, Болдин нигде ни словом не обмолвился о том, какие конкретно силы и средства были включены в состав конно-механизированной группы, в какой группировке и какими силами наступал противник, так что фраза о том, что „растрепанность" одной кавдивизии сделала контрудар советских войск „совершенно невозможным", не казалась читателям такой абсурдной, какой она является на самом деле.
А внимательный читатель наверняка уже заметил очень странную хронологию событий: по версии Болдина, 22 июня была „разгромлена" 6-я кавдивизия, на рассвете 23 июня „расстрепана" 36-я, других кавалерийских частей в составе КМГ просто не было, и вдруг после этого, 25 июня, начальник штаба сухопутных войск вермахта отмечает в своем дневнике, что в районе Гродно „крупные массы русской кавалерии атакуют западный фланг 8-го корпуса" ?!?
Да, трудно полководцу водить войска, если он сидит в живописном лесу, за десятки километров от поля боя, заменив разведку слухами и мрачными мыслями...
„...позвонил Хацкилевич, находившийся в частях.
- Товарищ генерал,- донесся его взволнованный голос,- кончаются горючее и боеприпасы.
- Слышишь меня, товарищ Хацкилевич,- надрывал я голос, стараясь перекричать страшный гул летавших над нами вражеских самолетов.- Держись! Немедленно приму все меры для оказания помощи.
Никакой связи со штабом фронта у нас нет. Поэтому я тут же после разговора с Хацкилевичем послал в Минск самолетом письмо, в котором просил срочно организовать переброску горючего и боеприпасов по воздуху..." [80].
Многоточие не должно смущать читателя. Мы ничего не упустили. Именно этим - посылкой письма в Минск - и ограничились „все меры", принятые первым заместителем командующего фронта.
Третий день войны.
...фактически находимся в тылу у противника. Со многими частями 10-й армии потеряна связь, мало боеприпасов и полностью отсутствует горючее... из Минска по-прежнему никаких сведений... Противник все наседает. Мы ведем бой в окружении. А сил у нас все меньше. Танкисты заняли оборону в десятикилометровой полосе. В трех километрах за ними наш командный пункт..."
И, наконец, пятый день войны.
„На пятые сутки войны, не имея боеприпасов, войска вынуждены были отступить и разрозненными группами разбрелись по лесам" [80].
„Разрозненными группами разбрелись по лесам" - признаться, не каждый советский генерал в своих мемуарах оказался способен на такую откровенность.
Вот, собственно, и все, что можно узнать об обстоятельствах разгрома из воспоминаний Болдина.
Перед нами стандартный набор предписанных советской исторической науке „обстоятельств непреодолимой силы": не было связи, не было горючего, кончились боеприпасы.
Почему нет связи - вражеские диверсанты все провода перерезали.
Куда делось горючее - немецкая авиация все склады разбомбила.
Почему снаряды не подвезли - так письмо же до Минска не долетело...
Ненужные, мешающие усвоению единственно верной истины подробности: сколько было проводов, сколько было диверсантов, какой запас хода на одной заправке был у советских танков, сколько снарядов входит в один возимый боекомплект, какими силами немецкая авиация могла разбомбить „все склады" и сколько этих самых складов было в одном только ЗапОВО - отброшены за ненадобностью. Отброшена за ненадобностью и та простая и бесспорная истина, что Вооруженные Силы как раз и создаются для того, чтобы действовать в условиях противодействия противника.
Пожалуй, самое интересное и ценное в мемуарах Болдина - это то, чего в них нет.
А для того, чтобы увидеть то, чего нет, откроем мемуары другого генерала, который в эти же самые дни июня 41-го руководил действиями крупного мотомеханизированного соединения.
Итак, Г. Гудериан, „Воспоминания солдата":
„...22 июня в 6 час. 50 мин. я переправился на штурмовой лодке через Буг..., двигаясь по следам танков 18-й танковой дивизии, я доехал до моста через реку Лесна..., при моем приближении русские стали разбегаться в разные стороны..., в течение всей первой половины дня 22 июня я сопровождал 18-ю тд...
...23 июня в 4час. 10мин. я оставил свой командный пункт и направился в 12-й армейский корпус, из этого корпуса я поехал в 47-й танковый корпус, в деревню Бильдейки в 23 км восточнее Брест-Литовска. Затем я направился в 17-ю танковую дивизию, в которую и прибыл в 8 часов... Потом я поехал в Пружаны (70 км на северо-восток от границы), куда был переброшен командный пункт танковой группы...
...24 июня в 8 час. 25 мин. я оставил свой командный пункт и поехал по направлению к Слониму (это еще на 80 км вглубь советской территории)..., по дороге я наткнулся на русскую пехоту, державшую под огнем шоссе..., я вынужден был вмешаться и огнем пулемета из командирского танка заставил противника покинуть свои позиции...
...в 11 час. 30 мин. я прибыл на командный пункт 17-й танковой дивизии, расположенный на западной окраине Слонима (т. е. уже в глубоком тылу 10-й армии и КМГ Болдина), где, кроме командира дивизии, я встретил командира 47-го корпуса..." [65].
„Где, кроме командира дивизии, я встретил командира танкового корпуса..."
И происходит эта встреча трех генералов на полевом КП, в сотне метров от линии огня. Вот и вся разгадка того, почему Красная Армия на собственной территории оказалась „без связи", а немецкая армия на нашей территории - со связью.
Партийные историки десятки лет объясняли нам, что связь на войне обеспечивается проводами и радиостанциями (которых в 41-м году якобы не было). А Гудериан просто и доходчиво показывает, что проблема связи и управления войсками решается не проводами, а людьми!
Командиру передовой 17-й танковой дивизии вермахта никуда не надо было звонить. Его непосредственный начальник - командир 47-го танкового корпуса - вместе с ним на одном командном пункте лично руководит боем, а самый среди них главный начальник - командующий танковой группы - по несколько раз за день, под огнем противника, на танке прорывается в каждую из своих дивизий. И если бы Гудериан предложил им засесть на пару дней в „живописном лесном уголке" и посылать оттуда „письма самолетом в Берлин", то в лучшем случае они бы восприняли это как шутку - глупую и неуместную на войне.
И это вовсе не злобное брюзжание дилетанта. Генерал-полковник Сандалов в своей книге воспоминаний [82] приводит такое высказывание Члена Военного совета 4-й Армии:
„...вновь заговорил Шлыков: Огромным злом является отрыв крупных штабов от войск. Это приводит к потере управления боем..., штаб фронта находится где-то в районе Минска, более чем за триста километров от передовых войск. Штабы армий, чтобы не потерять связь (???) с ним, тоже располагаются в глубине, местами более чем на пятьдесят километров от линии фронта... А куда это к черту годится..." Золотые слова. Правда, из дальнейшего текста воспоминаний Сандалова следует, что уже через несколько часов после этого разговора штаб армии в очередной раз перебазировался на восток. Ну а штаб Павлова уже 26 июня оказался под Могилевым - в 500 км от границы!
Что же касается проводов, то с ними на Западном фронте было не так уж и плохо. Согласно докладной записке начальника штаба фронта генерал-майора Климовских от 19 июня 1941 г., в распоряжении службы связи округа было 117 000 изоляторов, 78 000 крюков и 261 тонна проводов [2, с. 44].
В качестве иллюстрации к вопросу о реальной технической оснащенности Красной Армии можно привести один из многочисленных приговоров военного трибунала Западного фронта. Так, 15 сентября 1941 г. бывший командир 162-й сд полковник Колкунов был обвинен в том, что он:
„13 июля 1941 г. в момент выхода дивизии из окружения противника, вследствие трусости, отдал приказание зарыть в землю имущество связи, а именно:
1. 3 рации - РСБ, 5АК, 6ПК;
2. 2 приемника КУБ-4;
3. 28 телефонных аппаратов УНА-И, УПР;
4. 4 коммутатора - Р-20, МБ-30, КОФ;
5. 2 номерника - 12Х2;
6. 23 килограмма кабеля однопроводного;
7. 8 килограммов кабеля двухпроводного;
8. 2 аппарата Морзе" [68].
И это в одной обычной стрелковой дивизии. Разгромленной и отступающей.
В большой статье с красноречивым названием „Истоки поражения в Белоруссии" [78] автор с горестным воздыханием сообщает читателям, что обеспеченность войск ЗапОВО средствами радиосвязи была очень, очень низкой:
„...полковыми радиостанциями - на 41%, батальонными - на 58%, ротными - на 70%".
Как это принято у нас, мешающие правильному воспитательному процессу факты - а сколько это в штуках на один полк или стрелковую роту - пропущены. Постараемся восполнить это досадное упущение. По штатному расписанию стрелковой дивизии от апреля 1941 г. в одном гаубичном артполку должно было быть 37 радиостанций (на 36 гаубиц), в артиллерийском полку - 25 радиостанций (на 24 пушки), 3 радиостанции в стрелковом полку и по 5 радиостанций в каждом стрелковом батальоне. Оцените и это словосочетание: „ротная радиостанция". Разве не говорит оно о высочайшем (для первой половины 20-го века) уровне технической оснащенности сталинской армии?
К слову говоря, в распоряжение танковых групп вермахта было выделено всего по одной роте диверсантов из состава пресловутого полка особого назначения „Бранденбург". В составе роты было 2 офицера, 220 унтер-офицеров и рядовых, в том числе 20-30 человек со знанием русского языка [ВИЖ.- 1989.- No 5]. И такими-то силами немцы, как утверждает Болдин, уже ранним утром 22 июня 1941 г.: „...на протяжении пятидесяти километров повалили все телеграфные и телефонные столбы",- и это только в полосе одной 3-й армии!
На этом закроем (пока) книжку Болдина. Мы не станем обсуждать его полководческий талант, мы не смеем упрекнуть его в отсутствии личного мужества, но выступать в качестве свидетеля разгрома конно-механизированной группы Западного фронта генерал Болдин не может. Его там (на месте разгрома) просто не было.

К сожалению, и от реальных свидетелей трудно добиться внятного изложения если даже и не причин, то хотя бы обстоятельств катастрофы.
Возьмем воспоминания В. А. Гречаниченко (начальника штаба 94 кавполка 6-ой кавдивизии). Они полны живых, не придуманных картин страшного разгрома. Вот как описывает он то, что Болдин кратко обозначил словами „на пятые сутки войны, не имея боеприпасов, войска разрозненными группами разбрелись по лесам":
„...Мимо сплошным потоком двигались автомашины, трактора (как видно, не все горючее сгорело на разбомбленных немцами складах), повозки, переполненные народом. Мы пытались останавливать военных, ехавших и шедших вместе с беженцами. Но никто ничего не желал слушать. Иногда в ответ на наши требования раздавались выстрелы (т. е. боеприпасы тоже еще оставались - для стрельбы по своим). Все уже утверждали, что занят Слоним, что впереди высадились немецкие десанты, заслоны прорвавшихся танков, что обороняться здесь не имеет никакого смысла. 28 июня, как только взошло солнце, вражеская авиация начала повальную обработку берегов Росси и района Волковыска. По существу, в этот день окончательно перестали существовать как воинские формирования, соединения и части 10 армии. Все перемешалось и валом катилось на восток...
...когда наша небольшая группа во второй половине дня 30 июня вышла к старой границе, здесь царил такой же хаос, как и на берегах Росси. Все перелески были забиты машинами, повозками, госпиталями, беженцами, разрозненными подразделениями и группами наших войск..." [83].
Но вот узнать - как и почему дошла наша армия до такого состояния - из мемуаров Гречаниченко трудно. Из его описания видно, как в первые дни войны его полк безостановочно и хаотично движется по лесным дорогам; в тексте мелькают названия безвестных польско-белорусских местечек: Сокулка, Крынки, Берестовицы, Сидра...
Первое соприкосновение с противником происходит только вечером 24-го:
„...в 21 час 24 июня эскадрон вошел в соприкосновение с противником в долине реки Бебжа южнее Сидры. Командир полка для поддержки головного отряда ввел в бой артиллерию. Противник не выдержал натиска и отошел за реку..." Здесь нет преувеличения. Именно в этот день, 24 июня, в дневнике Гальдера и появляется запись о „довольно серьезных осложнениях, возникших на фронте 8-го армейского корпуса, где крупные массы русской кавалерии атакуют западный фланг корпуса".
Кстати, об использовании кавалерии, да еще и среди белорусских болот, наши партийные „историки" рассуждали с горестным покачиванием головы, как о примере вопиющей отсталости Красной Армии и ее полной неготовности к ведению современной войны. Да вот незадача: в составе самой мощной, 2-й танковой группы вермахта, руководимой совсем даже не „отсталым" Гудерианом, тоже была кавалерийская дивизия! Причем поставил ее Гудериан почему-то на свой правый (южный то есть) фланг, в самую трясину болот Полесья.
Уж как только не „боролись" с этой дивизией советские историки и мемуаристы! Болдин в своих воспоминаниях дошел до того, что поменял седла на парашюты и сообщил читателям о наличии в составе немецкой группы армий „Центр" не кавалерийской, а... „десантной" дивизии!
А ведь ларчик-то открывается очень просто.
Ни Гудериан, ни Павлов не собирались атаковать конной лавой по болоту. Лошадь в кавдивизиях Второй мировой войны выполняла роль транспортного средства, повышающего подвижность соединения (в сравнении с обычной пехотой) во много раз. А непосредственно в бой и немецкие, и советские кавалеристы шли, как правило, в пешем строю.
Конечно, никакая лошадь не может соревноваться с мотором в способности к непрерывному, многочасовому и многодневному движению. Поэтому, после того, как друг Рузвельт подарил товарищу Сталину без малого полмиллиона трехосных „студебекеров" с их фантастической надежностью и проходимостью, эра кавалерии в Красной Армии закончилась.
Хотя и не вдруг и не сразу. Так еще в июле 1944 г. в составе 1-го Украинского фронта для наступления на Львов-Сандомир были созданы две конно-механизированные группы под командованием генерал-лейтенантов С. В. Соколова и В. К. Баранова, и даже в освобождении Праги в мае 1945 г. приняли участие девять (!) кавалерийских дивизий. Ну а летом 1941 года ни у нас, ни у немцев еще не было достаточного количества автомашин повышенной проходимости, способных перемещать стрелковые подразделения по извилистым лесным дорогам вслед за наступающими танками, и наличие крупных сил кавалерии было одним из значимых преимуществ Красной Армии.
На практике эта очевидная „теория" выглядела так:
„...моторизованным соединениям предстояло в этот день продвигаться по холмистой песчаной местности, покрытой густым девственным лесом. Движение по ней (особенно автомашин французского производства) было почти невозможно... Машины все время застревали и останавливали всю следующую за ними колонну, так как возможность объезда на лесных дорогах полностью исключалась... Пехотинцы и артиллеристы вынуждены были все время вытаскивать застрявшие машины... Для командования было настоящим мучением видеть, как задыхаются его „подвижные" войска..."
Так командующий 3-ей танковой группы вермахта Г. Гот описывает в своих мемуарах события 23 июня 1941 г. За весь этот день, практически не вступая в бой, его моторизованные дивизии прошли не более 50-60 км.
„Расстояние в 75 километров мы прошли без привалов. В порядок маршевые колонны приводили себя на ходу. Было не до передыху. Уже к 17 часам 23 июня дивизия сконцентрировалась в лесном массиве в 2 километрах севернее Белостока... День клонился уже к вечеру, когда мы получили приказ двигаться далее в направлении Сокулки. Марш-бросок на 35 километров совершили быстро..."
А это - строки из воспоминаний Гречаниченко. Не трудно убедиться, что в лесной глухомани западной Белоруссии советская кавалерия по своей подвижности как минимум не уступала немецкой мотопехоте.
К тому же „конармейские наши клинки" давно уже перестали служить главным оружием красной кавалерии. Некоторое представление о структуре и вооружении кавкорпуса Красной Армии образца 1941 г. можно получить, например, из мемуаров легендарного полководца Великой Отечественной генерала П. А. Белова (в первые месяцы войны он командовал 2-м кавкорпусом, развернутым на Южном фронте, в Молдавии):
„Для управления войсками имелся небольшой подвижный штаб, передвигавшийся верхом или на автомашинах, авиазвено связи, дивизион связи и комендантский эскадрон. Тыловых учреждений в корпусе не было.
Каждая из двух кавалерийских дивизий состояла из четырех кавалерийских полков, танкового полка, артиллерийского дивизиона и 76-мм зенитно-артиллерийского дивизиона, эскадрона связи и саперного эскадрона с инженерно-переправочным парком.
В кавалерийском полку... имелись пулеметный эскадрон с 16 пулеметами на тачанках, батарея 76-мм облегченных полковых пушек и спецподразделения.
В танковом полку насчитывалось около 50 танков БТ и 10 бронеавтомобилей.
В конно-артиллерийском дивизионе была батарея 120-мм гаубиц и три батареи 76-мм пушек.
ПВО корпуса составляли хорошо обученные 76-мм зенитные дивизионы кавалерийских дивизий и взводы счетверенных пулеметов в полках..."
Согласитесь, на фоне этих фактов как-то совсем по-другому начинают восприниматься стенания наших профессиональных плакальщиков по поводу „неготовности Красной Армии к войне"...
Стоит отметить и то, что 6-ая кавдивизия, в составе которой воевал полк Гречаниченко, в сентябре 1939 входила в состав КМГ комкора Болдина и 22 сентября приняла из рук немцев „освобожденный" Белосток, а вторая дивизия корпуса (36 кавалерийская) также участвовала в „освободительном походе" в этих же местах: 19 сентября 36-я кавдивизия вместе с другими частями 3-й и 11-й армий штурмом взяла Вильно (Вильнюс).
А уж сколько наркомов и маршалов начинало свою военную карьеру в 6-й кавдивизии и в 6-ом кавкорпусе! Осенью 1919 г. командиром 6-й кд стал С. К. Тимошенко - будущий маршал, нарком обороны, дважды Герой Советского Союза.
В следующем, 1920 году помощником начштаба 6-й кд становится К. А. Мерецков - будущий маршал, Герой Советского Союза, начальник Генерального штаба РККА и заместитель наркома обороны в 1940-1941 гг.
В середине 30-х годов 6-м кавкорпусом командует Г. К. Жуков - будущий маршал, начальник Генерального штаба (после Мерецкова), четырежды Герой Советского Союза, а после смерти Сталина - министр обороны СССР.
Осенью 1939 г. 6-ой кавкорпус ведет в бой еще один будущий маршал - А. И. Еременко.
Начальником штаба артиллерийского полка в той же 6-й кавдивизии служил и будущий маршал К. С. Москаленко.
Даже с учетом „особой роли" Первой конной в формировании высшего командного состава РККА нельзя назвать 6-ой кавкорпус иначе, как элитным соединением красной кавалерии. Остается только добавить, что начало войны с Германией этот незаурядный кавкорпус встретил в старинном польском городе Ломжа, т. е. прямо на границе с Германией!
Повторение - мать внушения. Коммунистические историки-пропагандисты столько тысяч раз рассказывали нам про то, как „накопивший двухлетний опыт ведения современной войны" вермахт обрушился на „плохо подготовленные советские войска", что в конце концов эта весьма спорная (точнее говоря - вздорная) гипотеза превратилась в непререкаемую аксиому. Но давайте попробуем воспользоваться головой и зададим ей простой вопрос: когда и где мог вермахт набраться этого самого „двухлетнего опыта ведения войны"?
Три недели боев в Польше, три-четыре недели активных боевых действий во Франции, неделя в Югославии. Вот и все. Даже чисто арифметически это два месяца, а не два года!
За исключением майских боев во Франции, вермахт имел дело с плохо вооруженным, малочисленным противником. Где же тут было набраться опыта танковой войны, войны машин и моторов? Менее ли значимым был опыт Халхин-Гола и трех месяцев финской войны? Да, у вермахта были еще ожесточенные бои при высадке в Норвегию, на Крите, в ливийской пустыне - но это все „бои местного значения", в которых приняло участие всего три-четыре дивизии.
Разумеется, кадровые дивизии вермахта были обучены и подготовлены в лучших традициях прусской военщины. Но много ли их было - кадровых?
До начала Второй мировой войны Германия успела подготовить только 35 кадровых пехотных дивизий. На их базе были сформированы так называемые „пехотные дивизии первой волны" - элита вермахта. 22 июня 1941 г. в составе групп армий „Север", „Центр", „Юг" таких дивизий было всего 24 - одна пятая от общего количества пехотных дивизий!
Теперь от этих общих соображений вернемся к трагической истории разгрома 6-й кавдивизии. Как мы уже знаем, дивизия эта - одна из лучших и старейших во всей Красной Армии. А какая подготовка, какой „двухлетний опыт ведения войны" мог быть у противостоящих ей немецких пехотных дивизий с номерами 162 и 256? Обе созданы уже в ходе войны, обе после французской кампании отведены на восток, где и простояли в бездействии до 22 июня 1941 г. Да что уж говорить про немецкую пехоту, если даже в самой мощной танковой группе Гудериана из пяти танковых дивизий две (17-я и 18-я) были „новорожденными". Первая из них была создана в октябре 1940 г. (т. е. уже после завершения боев в Польше и во Франции) на базе 27-ой ПЕХОТНОЙ дивизии, вторая - в том же месяце на базе 4-й и 14-й ПЕХОТНЫХ дивизий. В Балканской кампании эти дивизии не участвовали, так что 22 июня 41 г. стало для них первым днем войны...

Вернемся, однако, к мемуарам Гречаниченко:
„...25 июня немецкая артиллерия открыла массированный огонь на всю глубину боевого порядка полка. В воздухе на небольшой высоте непрерывно барражировала вражеская авиация... Уже в первые часы все наше тяжелое вооружение было выведено из строя, радиостанция разбита, связь полностью парализована. Полк нес тяжелые потери, был плотно прижат к земле, лишен возможности вести какие-либо активные действия. Погиб подполковник Н. Г. Петросянц.
Я принял на себя командование полком, а точнее - его остатками..."
Стоит отметить, что есть и несколько другие описания этих событий:
„...6-я кавалерийская дивизия с утра 25 июня в исходном районе для наступления (Маковляны, колхоз „Степановка") подверглась сильной бомбардировке с воздуха, продолжавшейся до 12 часов дня. Кавалеристы были рассеяны и в беспорядке начали отходить в леса..." [8].
К концу дня 25 июня ото всей 6-й кавдивизии остался отряд в 300 человек, который под командованием автора мемуаров и старшего лейтенанта (оцените воинское звание командира, принявшего на себя командование остатками полка!) Я. Гавронского из соседнего, 48-го, кавполка начинает безостановочный отход, практически не имея какого-либо соприкосновения с противником.
Вот и весь „краткий курс" истории разгрома 6-ой кавдивизии.
Сильным и мужественным мужчинам свойственно быть добрыми и терпимыми к слабостям других людей. В. А. Гречаниченко - человек исключительного мужества. Именно ему командующий 3-й армией В. И. Кузнецов доверил 2 июля 1941 г. возглавить отряд прикрытия прорыва группы войск Западного фронта. Самому Владимиру Алексеевичу выйти из окружения не удалось, он стал партизаном и освобождение Белоруссии встретил в должности комиссара 1-ой Белорусской кавалерийской партизанской бригады.
Автор этой книги на звание мужественного мужчины не претендует. И у него, как у специалиста, знакомого с историей Второй мировой войны в ее конкретно-цифровом измерении, не может не вызвать недоумения размер потерь, понесенных 6-й кавдивизией. Практически за несколько часов артобстрела дивизия потеряла более 90% своего штатного состава! Разве могли боевые потери быть такими огромными?
Вскоре после окончания войны, в 1946 году „Воениздат" выпустил книгу генерал-полковника Ф. А. Самсонова „Артиллерийское наступление". Обобщая опыт боевых действий, автор приходит к средним „нормам" в 150-200 орудий на 1 км фронта наступления и 50 тысяч снарядов калибра „выше среднего" (122 мм) для подавления обороны пехотной дивизии. Это - в среднем. Фактически на завершающем этапе войны создавались гораздо большие плотности.
Одним из самых выдающихся примеров роли артиллерии при прорыве вражеской обороны является Висло-Одерская операция Красной Армии (январь 1945 г.) Утром 12 января передний край обороны немецких войск был сметен массированным артогнем. Генерал Д. Д. Лелюшенко в своих воспоминаниях пишет:
„...лес был буквально как косой срезан осколками снарядов..., многие пленные были взяты в траншеях в невменяемом состоянии, просто полусумасшедшими..., большинство солдат 574-го полка вермахта было убито или ранено..." [22].
Но для достижения такого результата советское командование создало в полосе прорыва чудовищную артиллерийскую плотность - 420 орудий на км фронта! На каждом метре обороны немецких войск разорвалось (в среднем) по 15 снарядов крупного калибра. В полосе наступления 5-й Ударной армии за один час было израсходовано 23 килотонны боеприпасов - это мощность „хиросимской" атомной бомбы [107, с. 96].
Ничего подобного в полосе наступления 20-го и 8-го корпусов вермахта в июне 41 г. не было и быть не могло. Полностью укомплектованная по штатам военного времени немецкая пехотная дивизия могла иметь на вооружении всего 74 пушки и гаубицы калибров 75-105 мм. В среднем на одну дивизию 20-го и 8-го корпусов приходилась полоса фронта в 15 км. Другими словами, переправив по понтонным мостам через Неман и Бебжу свои конные обозы с боеприпасами, немцы, даже с учетом привлечения корпусной артиллерии и разумного массирования средств на главных направлениях, могли располагать максимум двумя десятками орудий на километр фронта наступления с одним возимым боекомплектом снарядов.
Если бы такими огневыми средствами можно было уничтожать по одной дивизии за один день, то Вторая мировая не продолжалась бы шесть лет. Она бы закончилась за месяц - по причине полного взаимного истребления сторон...